Владимир Байков, бас-баритон.
Окончил Московскую государственную консерваторию им. П.И. Чайковского (класс Петра Скусниченко). Лауреат нескольких международных конкурсов вокалистов, стипендиат Вагнеровского общества Германии.
С 1998 по 2001 – солист Московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
С 2004 по 2007 – солист театра Санкт-Галлена (Швейцария).
С 2013 по 2015 – солист Московского театра Новая опера.
С 2015 по 2019 — солист Гамбургской государственной оперы. Сотрудничал с Мариинским театром, Нидерландской оперой (Амстердам), Театром Елисейских полей (Париж), театром «Лисеу» (Барселона), театром «Реджо» (Турин), театром «Сан-Карлуш» (Лиссабон), Боннским оперным театром, Финской национальной оперой (Хельсинки), театром «Колон» в Буэнос-Айресе, Фламандской оперой в Антверпене и Генте, театром «Ла Моннэ» в Брюсселе, Большим театром Варшавы и других.
В Большом театре дебютировал в 2021 году в партиях Рогожина («Идиот» М.Вайнберга) и Анджелотти («Тоска» Дж. Пуччини, премьерные спектакли).
Владимир Байков вспоминает о работе и дружбе с выдающимся вокальным педагогом Светланой Григорьевной Нестеренко.
Вы помните вашу первую встречу со Светланой Григорьевной?
- Очень хорошо помню тот момент, это было в Москве на Большой Дмитровке у главного входа в театр Станиславского и Немировича-Данченко. Нас познакомила ее ученица, Наталья Попова, которая сейчас преподает очень успешно. Был сентябрь 1999 года, а в августе я получил премию на очень серьезном конкурсе вокалистов имени Мирьям Хелин в Хельсинки. У меня были с собой фотографии с членами жюри, всемирно известными легендарными певцами, которые Светлана Григорьевна посмотрела с большим интересом. Светлана Григорьевна расспросила меня о том, как прошёл конкурс, и какой репертуар я пел. Я провел её в кулисы, мы прошли через сцену, а на другой стороне сцены был хоровой класс. Она мне стала показывать свои упражнения. В моем тогдашнем восприятии вокальной техники и всего, что связано с голосом, их даже нельзя было назвать упражнениями. Это были, в основном, некоторые советы по координации дыхания, я бы даже сказал, это были упражнения без певческого звукоизвлечения в привычном для меня смысле. Мне сразу это показалось заслуживающим доверия, потому что исключало форсирование звука и вообще любое насилие над голосовым аппаратом. Когда-то многие из нас очень верили своим первым педагогам, ещё доконсерваторским, и потом жалели об этом. К моменту встречи со Светланой Григорьевной у меня уже было четыре вокальных педагога. И я не могу сказать, что всё было гладко. И тут я встречаю человека, который мне без единого слова вдруг предлагает нечто такое, что на физиологическом уровне мне подсказывает, что «вот оно»! То есть я уже был взрослый мальчик, у меня были премии и не одна. Но пока мы молодые и сильные, мы поем, скорее, природой, но не школой. И здесь вдруг тебе предлагается нечто рациональное, которое не только может выявить КПД твоего голоса, то есть, при наименьших затратах достичь наиболее яркого результата, но и приводит к культивации тембра, голос становится более звучным, красивым. Я не могу сказать, что это в одну секунду всё переменило в моем воображении и в моих ощущениях вокальных, но самая первая встреча сразу показала мне, что предлагаемый путь – здоровый и рациональный. Бывают моменты абсолютной ясности в жизни. Мне сразу стало ясно, что да, с этим педагогом можно двигаться дальше.
Она вам сразу предложила заниматься?
- Да-да, сразу же предложила приезжать к ней в Волгоград. В январе я к ней съездил ненадолго, а в последующие годы каждое лето жил у нее в квартире по полмесяца, по месяцу. У меня была своя комната. В 11 утра мы начинали распеваться, вещи были больше итальянские, а в шесть вечера уже более нагрузочные. Были очень дружеские отношения.
А когда она переехала в Москву, было сложно?
- Когда Виктор Сергеевич Попов предложил ей перейти на работу в Москву, в Академию хорового искусства, он пообещал ей жильё, а потом как-то с этим не получилось. Но для меня это было в какой-то степени даже хорошо, потому что я пригласил Светлану Григорьевну на время пожить у меня. И мы занимались так же, как в Волгограде. Были очень продуктивные дни, мы часто занимались по два раза, не выходя из дома. Особенно это, конечно, удобно, когда за окном плохая погода.
Она любила давать прозвища своим ученикам?
- Меня она называла «сынок». Я мог ее иногда называть мамой, но «сынок» – было из разряда прозвищ, обозначавших близкие отношения. Мы общались каждый день по несколько часов, у меня было такое ощущение, что наша беседа неизвестно когда началась и никогда не закончится. Нам не нужно было говорить друг другу ни «доброе утро», ни «здравствуйте». Такой бесконечный диалог.
Какая-то фраза Светланы Григорьевны вам особенно запомнилась?
- «Я ей нарыла флейтовый тон!» – это она любила так говорить про Катю Лехину. Но и не только про Лехину. Вообще сила Светланы Григорьевны было в том, что она для каждого искала конкретные приемы и для нее каждый аппарат был индивидуальным. Звучит довольно банально, но на самом деле, если взять любого педагога, даже самого известного, 99% начинают заниматься с любым человеком уже имея какие-то шаблонные приемы. А Светлана Григорьевна всегда вслушивалась в певческую природу «до микрона». Она знала прекрасно все эти складки, хрящи, резонанс, строение - и понимала, что у каждого это свое. Поэтому выражение, что «я у него (или у нее) нарыла чего-то» - это способность услышать в тембре какие-то изменения и соотнести их с физиологическими особенностями каждого человека. Это было её сильнейшим педагогическим качеством. Я прекрасно запомнил апрель 2005 года, когда я уже заканчивал первый год своего швейцарского контракта, вернулся в Москву и она мне вдруг стала предлагать два новых упражнения. Ничего особенного я не делал, но сама фонетика этих упражнений, их активность, соотношение гласных и согласных дали фантастический результат! Я-то думал, что уже Свету за 5 лет изучил, а у нее каждый раз находились в арсенале вещи, которые вдруг высекали принципиально новые уровни.
Вы могли из-за чего-то поссориться?
- Мы, в общем-то, и поссорились. Не очень хорошо, когда между учителем и учеником возникает слишком близкие дружеские отношения. При этом исчезает необходимая дистанция. Когда приходишь на урок к кому-то и знаешь, что есть 45 минут, за которые должен взять большее количество новых навыков, какой-то пользы, ты сконцентрирован. А когда возникают дружеские взаимоотношения, профессиональное общение идёт, мне кажется, не на том энергетическом уровне. Вкрадываются не совсем нужные вещи. Мы со Светланой Григорьевной занимались около 7 лет. Я считаю, что мне хватило того, что я от нее получил. Хотя она мне говорила, что «у меня для тебя еще есть уровни звучания». Наверное, она была права, потому что она слышала больше, чем мы. Но так получилось, что иногда я ощущал слишком большой прессинг с её стороны.
Осталось что-то, что вы не успели друг другу сказать?
- Мы успели сказать друг другу, может быть, даже больше, чем надо… У меня в 2006 году был очень серьезный контракт в Брюсселе, я пел «Бориса Годунова» в знаменитом театре «Ла Монне». Она ко мне прилетела. А я не то, что интроверт, но мне нужны свои зоны отдыха. Была некая мода, что педагог летает к своим ученикам на зарубежные гастроли, распевает их. Мне это с самого начала не нравилось, я не люблю, когда очень плотное общение идет. Мне это в итоге совершенно не подошло. Но мы со Светланой Григорьевной на протяжении тех лет, что мы с ней общались, так много друг другу помогали, у меня нет ощущения, что мы чего-то не договорили и не додали друг другу.
Вы помириться успели?
- Помириться… Мы, собственно, не ругались. Просто, видимо, наши отношения себя исчерпали – и это, в общем, нормально, такая же история повторялась у меня со всеми педагогами, агентами и директорами без исключения. Прозвучит дико, но у меня и с самой профессией оперного певца отношения в значительной степени поисчерпались. А тогда, в Брюсселе, я очень остро почувствовал, что мне уже не нужно настолько плотное профессиональное общение. А у Светланы Григорьевны как раз появилось очень большое количество учеников! Я думаю, что способность сохранять постоянную профессиональную востребованность друг в друге зависит от характера людей. Допустим, Саша Виноградов – умнейший человек, умнейший вокалист, сохранил со Светланой Григорьевной отношения вообще до самого конца. А бывали у меня знакомые, которые тоже были очень умными вокалистами, прекрасными людьми, но их отношения со Светланой Григорьевной прервались.
Ее ученики были готовы на гиперопеку?
- Кто-то согласен быть опекаемым, кто-то нет, а кто-то выбирает компромисс, когда он вроде бы и позволяет себя опекать, но с другой стороны, живет своей жизнью. Это такие психологические градации отношения педагога и ученика. Как у всех разные голоса и строения голосовых аппаратов, также и психологически каждый ученик уникален.
Почему она отказалась от своей собственной вокальной карьеры?
- Почему она не стала профессиональной певицей – я не знаю. Мне ее девчонки волгоградские говорили, что у них было впечатление, что это была во многом любовь к Валерию Константиновичу (муж С.Г.) и осознание того, что лучше она будет жить с ним в Волгограде, преподавать там и находить в преподавании смысл, чем петь неизвестно в каком городе, куда ее «распределят»…
Помните ситуацию, в которой она дала вам важный совет?
- Я получил контракт на «Бориса Годунова» в Брюсселе просто потому, что стал лауреатом конкурса королевы Елизаветы, это был дополнительный приз. Я сказал, что не чувствую в себе наглости в 31 год петь «Бориса Годунова». Это партия №1 русского басового репертуара. Но Светлана Григорьевна всегда была очень отважным человеком, она сказала: «Не вздумай отказываться!». Мы потом это уже во время репетиций обсуждали, что хорошо бы к этому вернуться через 5 лет. Даже не столько о вокальной технике, а столько о том, что вот в нашей профессии очень большое значение имеет время и возраст.
А какие-то советы вы ей давали?
- Пару раз у меня было стремление помирить Светлану Григорьевну с её учениками. Я просто видел, как некоторых людей она теряла из-за лишней эмоциональности и привычки «быть мамой», а эти люди были недостаточно мудрыми, чтобы это понять.
Она переживала после вот таких расставаний эмоциональных на пустом месте?
- Она была настолько уверена в уровне своего педагогического интеллекта, что знала - у нее всегда будут последователи, люди, которым она может помочь. Вообще к взаимоотношениям такого рода вряд ли применимы определения «хорошо» и «плохо».
Уже после ее смерти мы встречались с ее учениками, и один из них говорил, что Светлана Григорьевна рассказывала ему обо мне с большой любовью и гордостью, хотя к тому времени мы с ней уже не общались несколько лет.
Если бы вы имели возможность сейчас отправить ей сообщение, которое бы она точно прочитала, что бы вы ей написали?
- «Я люблю тебя. И спасибо за эту жизнь!» Потому что, знаете, на самом деле… таких людей, в принципе, нет. Тоскливо делается от того, что такие звезды педагогики уходят, а остается преимущественно серая масса, которая уверена, что знает, как учить, но от которой ничего хорошего в будущем не будет. Хорошо, что после Светланы Григорьевны остались ее ученики, которые чувствуют, что такое вокальная природа, и каким образом можно её развивать. Это дает надежду, что наша вокальная русская школа будет не хуже, чем раньше.
Москва, 2021 год
Comments