Заслуженный деятель искусств России, художественный руководитель Молодёжной оперной Программы Большого театра Дмитрий Вдовин - о преемственности в педагогике, об обществе потребления, «отмене русской культуры» и цифрах в паспорте.
Дмитрий Юрьевич, этот год особенный для вас. Как вы себя чувствуете в этом юбилейном году, вам ведь исполнилось 60 лет?
- Не нравятся мне все эти цифры. Но что делать. Жизнь набегает на нас волной, не спрячешься.
Выглядите великолепно, поэтому, кажется, что не в цифрах дело. И в 60, и в 70 - вполне уместно находиться в состоянии творчества, бодрости, энергии?
- Без некоторой грусти всё равно на эту цифру не взглянешь. Но смешно переживать по этому поводу, поскольку не в наших руках что-либо поменять. Стоит больше думать о преимуществах, которые дает эта цифра. Они всё-таки есть. Есть опыт, есть внутреннее спокойствие, хорошая, добрая, позитивная уверенность в себе, которая приносит пользу. Есть цепочка сделанных дел и цепочка успешных артистов, которым я помогал, выучил и на это оглядываться тоже приятно. И слава Богу, в здравии мама, что для любого человека одно из главных составляющих счастья. Но, с другой стороны, многих близких уже нет. В общем, это жизнь. Всегда есть плюсы и минусы. Было бы здоровье, а все остальное не зависит от возраста.
Список ваших регалий – колоссальный: заслуженный деятель искусств России, профессор Академии хорового искусства, художественный руководитель Молодёжной оперной Программы Большого театра… Не давит он на вас?
- Он не давит, но единственное, когда я вспоминаю о том, за что я получал какие-то предложения, звания или привилегии, то становлюсь слишком разговорчивым. На уроках начинаю рассказывать, кого я видел, кого я слышал, хотя я каждый раз стараюсь мысленно останавливать себя. На самом деле, больше всего я беспокоюсь о престиже нашей профессии. Я все время об этом говорю, потому что мы же работники невидимого фронта. Мы не стоим перед камерой у бортика катка или стадиона, как наши коллеги в спорте. Редко кто вспоминает о педагогах, когда наши ученики достигают больших вершин. Даже среди людей, посещающих оперу и академические концерты, мало кто знает, кто был педагогом того или иного певца. Поэтому все те статуэтки, которые я иногда получаю, я их всегда кладу на алтарь нашей профессии, думая о том, что существуют десятки и сотни моих талантливых коллег по всей стране, о которых вообще не знают и которые работают на голом энтузиазме, часто в очень неблагоприятных регионах, в неприспособленных помещениях, с трудными ребятами. Я считаю, что должен их интересы защищать и нашу общую профессию утверждать. Для меня это очень важно.
Еще одно звание у вас появилось – титул Кавалер оперы премии «Сasta Diva».
- Вручение будет только в сентябре (улыбается)
Да, вручают театральные критики, а вы в свое время тоже получали образование как театральный критик. В каком сейчас состоянии, наш взгляд, критика? Насколько она объективна, субъективна? Есть ли те, которым можно доверять?
- Надо признать, что критики как таковой практически уже не существует. И это не вина людей, которые, как и я, получали профессию музыковедов, театроведов, журналистов, это суровая наша реальность, когда СМИ мало заинтересованы в серьезном анализе происходящей ситуации, в анализе премьер, текущих спектаклей, в каких-то серьезных творческих портретах артистов, дирижеров, режиссеров. Все сводится к каким-то квази-желтым ситуациям, которые красиво называют «информационным поводом». Я знаю, что раньше просто требовали «жареного» на редакционных летучках, а сейчас уже вообще ничего не требуют, потому что почти ничего о классической музыке не печатают в прессе. Ситуация очень драматическая, и она свидетельствует о неуклонном упадке общей нашей культуры и «культуры нашей культуры», я бы так сказал, то есть самих деятелей искусства, и пишущих, и говорящих о ней людей. Мы стали жертвой нагрянувшего на нас в последние десятилетия общества потребления.
Вспоминаю свой первый выезд за границу - в Аргентину, это было на рубеже 80-90-х годов, их страна тогда была на большом подъеме. Мы приехали нищие, наши суточные были – какие-то копейки, вспоминать страшно. И, тем не менее, наши аргентинские коллеги нам говорили: «Мы вам завидуем, потому что вас пока ещё не коснулось общество потребления». Тогда я удивился. Как это так? Мы живем в таких стесненных условиях, у нас ничего нет, а здесь все так хорошо. И погода прекрасная, и образ жизни великолепный. Все танцуют и поют танго, сибаритствуют. В магазинах всё есть, потрясающие рестораны, все хорошо и красиво.
Сейчас всё это есть и у нас. И эту их печаль об ушедшей духовности, о романтизме человеческих отношений я сейчас понимаю и разделяю.
Возврат к этому есть?
- Если вернется бедность, то во многом могут вернуться и прежние человеческие отношения. Когда у человека слишком много возможностей, иногда это развращает.
Всё-таки художник должен быть голодным?
- Не только художник. Сытость ведь плохое слово. А уж жадность и обжорство входят в список семи смертных грехов.
Насколько могут повлиять на ситуацию люди искусства?
- Артисты и художники всегда имели влияние на социум, на человеческое общество, на его ментальность. Но сейчас это влияние уменьшается. Если артисты выказывают точку зрения, отличающуюся от мейнстрима, то их записывают в либералы, а это слово почему-то считается неприличным с некоторых пор. Поэтому иногда спокойные, мудрые речи больших артистов, особенно если эти люди в возрасте, прожившие долгую жизнь, не слышимы и не принимаются обществом.
А кто для вас сейчас моральный камертон? Есть ли он среди артистов, режиссеров, педагогов?
- Чтобы это был такой своего рода духовник от культуры, науки или искусства? Одного такого человека я назвать не могу. Если честно, я сейчас не вижу таких, при которых мне хотелось бы встать. Не исключено, что это общество повлияло и на меня, и определенного рода цинизм отразился и на мне. Не хочу называть какие-то фамилии, кого-то не назову, буду потом жалеть. Но на самом деле высоких имен, даже в искусстве, как это было раньше, немного. Это еще связано с тем, что мы раньше об артистах не так много знали. А сейчас о так называемых селебритис мы знаем слишком много. Я, например, просто отказываюсь близко общаться с теми людьми, которые вызывают у меня восхищение как артисты или художники. Потому что до этого было много разочарований. Теперь стараюсь любоваться ими издалека.
А если в прошлом мы поищем? Вы работали с Архиповой, например.
- Это были совсем другие люди. И вы знаете, я бы всё-таки хотел назвать одного человека, который, слава Богу, и сейчас рядом с нами. Это мой педагог Инна Натановна Соловьева - мой главный Мастер, профессор ГИТИСа. Она - абсолютная часть величия русской и советской культуры. Ей сейчас очень много лет. Каждое ее слово я всегда воспринимал, как нечто в разы более значимое, чем любое слово другого человека. Инна Соловьева является самым образованным, самым знающим человеком из всех людей, которых мне доводилось встречать. И ее роль в моей судьбе очень велика. Я ей благодарен за то, что она сформировала мой образ мыслей, когда я у неё учился и я после этого с ней долго общался и общаюсь. И каждый раз думаю, что бы она сказала в той или иной ситуации. Наверное, это и есть духовный камертон.
Что отличает этих людей?
- Если говорить об Ирине Константиновне Архиповой, с которой я на счастье рядом был в течение довольно долгого периода времени, то это был человек идеи, государственного мышления человек. Я уж не говорю о том, что она была депутатом Верховного Совета, обладала всеми возможными и невозможными званиями и регалиями. Но она была по сути государственным человеком с государственным мышлением, судя по тем ее поступкам и по той деятельности, которую она осуществляла. К ней не просто прислушивались, ее власть предержащие как-то побаивались. Она могла грохнуть кулаком по столу на каком-то высоком совещании и сказать: «Зачем вы здесь собрались, почему мы должны слушать ваши глупости?» Так она могла позволить себе сказать на коллегии Министерства культуры. Она это сделала на моих глазах однажды перед 11-м конкурсом Чайковского, когда чиновники несли какую-то чепуху.
Почему сейчас такое невозможно?
- Деньги. Кругом одни деньги. За деньги и свои убеждения, а иногда и родину, и мать продадут. И любые слова скажут, которые им вложат в уста. Под словом «деньги» я подразумеваю не столько купюры, а всё это благополучное существование, свойственное обществу потребления. Раньше в опере, действительно, была такая фигура, чье слово ценилось, чье слово было весомо, чье мнение было важно и учитывалось, этот человек мог прийти в любой кабинет. А сейчас есть такие люди среди артистов? Я не вижу таких. Это не значит, что Архипова была идеальна. И она порой была конформистом. Она все прекрасно понимала, и знала, где и когда надо остановиться. Но, тем не менее, для нее «Россия, страна, мой народ, наше наследие» - это были не пустые слова, она очень серьезно к этому относилась. Меня даже иногда это как-то удивляло. Мы, окружавшие ее, были тогда молоды и не всегда разумны. Сменился строй, сменилась власть. Все были в упоении от этих событий. А теперь я больше понимаю некоторый ее консерватизм по отношению к этим переменам. И как впоследствии показала жизнь - это был мудрый консерватизм. Но все, даже великие порой совершают ошибки, и я не был согласен со многими ее решениями. И это нормально.
Она была человек с виду довольно суровый, но на самом деле очень влюбчивый в людей. Если она кого-то любила, то любила по - настоящему, со всей своей широтой и щедростью. А вот если не любила, то упаси Господь, это становилось для этого человека большой проблемой, поскольку она пользовалась большим влиянием и была персоной могущественной в нашем оперно-вокальном мире.
Вы сейчас пытаетесь это в какой-то степени передать своим ученикам, вложить им в душу, чтобы они не просто поняли, а и почувствовали?
- Я хоть и принадлежу к совсем другому поколению, чем Ирина Константиновна, но всё-таки тоже считаю себя частью той эпохи. Я и мои коллеги, за которых каждый вечер благодарю Бога, что работаю с такими людьми – мы осколки романтической эпохи.
Мы недавно готовили юбилейные концерты Микаэла Леоновича Таривердиева. Я очень много думал о своеобразии его музыки, ее значимости для широкой публики. Думаю, что он предчувствовал полный исход романтизма, который всё-таки существовал при коммунистах. Мамона, золотой телец, который потом восторжествовал, придушил и эти остатки романтики. В музыке Таривердиева слышится это прощание. И для нашего поколения это важно и знаково.
А говоря об общении с молодыми, я должен сказать, что часто радуюсь и удивляюсь, потому что многие молодые артисты, не смотря на уже сказанное мной, приходят с искренними и чистыми помыслами. Да, у них есть карьерные амбиции. Да, они, естественно, хотят тоже жить благополучно. Но всё-таки, в первую очередь, у большинства из них - любовь к искусству, к музыке, к профессии, к опере и желание войти в этот мир оснащенными наилучшим образом. Собственно, за этим они сюда приходят. И если ты правильно с ними разговариваешь, если ты стараешься создать здесь атмосферу студийности, в самом лучшем смысле этого слова, то они это чувствуют и эту идею разделяют.
Я всё-таки вышел из театрального института, и мы изучали жизнь и историю различных театральных студий, в первую очередь - Художественного театра, а также студии Станиславского при Большом театре. Я считаю, мы, как Молодежная Программа, в какой-то степени наследуем последней, самим фактом нашей «молодежности». А музыкальный театр Немировича-Данченко вообще создавался в сотрудничестве с моим первым худруком в ГИТИСе – Павлом Александровичем Марковым. Мне даже страшно об этом говорить. Тот самый Марков, заведующий литературной частью МХАТа, правая рука и Станиславского, и Немировича. Один из героев «Театрального романа» Булгакова – Митя Панин — это Павел Александрович Марков. Это ему Максудов приносит свой роман. На самом деле это был роман «Белая гвардия», которую Булгаков принес Маркову во МХАТ. Таким был мой первый Мастер.
В этом смысле меня разделяет от Станиславского, Немировича, Мейерхольда и Таирова одно рукопожатие.
Когда я поступил в ГИТИС, 1 сентября на встрече с нами, поступившими абитуриентами, приветственное слово говорил режиссер Иосиф Туманов. Он долгое время был главным режиссером Большого театра. И он показал на группу пожилых педагогов и сказал: «Вот эти замечательные люди имели честь не только пожимать руку, но и работать со Станиславским, с Немировичем, с Мейерхольдом, с Таировым». Вот такая преемственность. Это та высокая нота внутритеатральных взаимоотношений, которую нам передали эти люди. Я стараюсь привнести ее в нашу работу в Большом театре, и считаю, что мы должны чувствовать эту времен связующую нить.
Вы отклик чувствуете?
- Во-первых, нашим молодым артистам интересно, или они хорошо делают вид, что им интересно (улыбается). Я же сказал, что в последнее время стал чересчур говорлив, но, может быть, это и правильно, потому что, кто еще им все это расскажет?
Мне повезло в полной мере захватить «золотой век» Большого театра и слышать всех великих певцов вживую, а не на пластинках, CD или в интернете. А это, поверьте мне, огромная разница. И дело даже не просто в звуке, дело в том эмоциональном и личностном воздействии, которое на нас оказывали великие артисты 70-х - 80-х. И оно коренным образом отличается от того, что сейчас чувствуем мы, находясь в театре. К сожалению, многие эти потрясающие эмоции, эти всплески, эти мурашки, я сейчас очень редко, а, может, и почти никогда, не испытываю. Возможно, это речь ворчуна, но, поверьте, например, я слышал, Владимира Андреевича Атлантова в его расцвете, и я ничего подобного с тех пор не слышал нигде и никогда. Может быть, только один раз, когда в Метрополитен-опера я слышал Нила Шикоффа, американского тенора замечательного. Может быть он был таков, с точки зрения совмещения яркости и эффектности вокала, с необыкновенной эмоциональной глубиной и потрясающей выразительностью. Он потом к нам не раз приезжал в Молодежную Программу для мастер-классов и мы очень часто с ним встречались в конкурсных жюри и очень подружились.
Возвращаясь к золотому веку театра. Раньше ведь звезды Большого реже пели. Народные артисты СССР вообще выходили, дай Бог, раз- два в месяц, у них была даже некая охранная норма. От чего их охраняли я не очень понимаю, правда. Бывали даже такие годы, когда, например, Елена Образцова выступала в Большом театре один раз за сезон. Я даже помню тот раз. Они много гастролировали. А некоторые ленились, наверное (улыбается). В общем, не баловали они нас часто. Но факт тот, что эффект влияния того поколения и «золотой эры» Большого театра существует и мы о нем помним. Линия не прекращается и потому, что в Молодежке (ох, не люблю этого сокращения) преподает Маквала Филимоновна Касрашвили, которая полностью принадлежит «золотому веку», вся ее карьера прошла в то время. Мы сейчас были вместе в Ереване, надо было видеть, как её встречают там. С нами Рузанна Павловна Лисициан, которая присоединилась к нам после драматического ухода Светланы Григорьевны Нестеренко. С нами Любовь Анатольевна Орфёнова. Это тоже целая эпоха и в жизни театра имени Станиславского и Немировича, и Большого театра, и крупнейших театров мира. Она лучший, самый значимый коуч по русскому оперному репертуару в мире. Юрий Викторович Папко, который занимается с молодыми артистами танцем и сцендвижением, он был участником первых гастролей Большого балета в Америке. В общем, такая педагогическая гвардия, которой можно только гордиться.
Но есть надежда на возрождение? Должен же быть всплеск и должны появиться такие же талантливые, такие же сильные личности и артисты?
- Я очень надеюсь, что наступившие трудные времена не только лишат нас чего-то, к чему мы привыкли, но и пробудят в обществе новую мотивацию, дадут шанс для обновления, для создания каких-то новых инициатив и возможностей.
Сто с небольшим лет тому назад разразилась Октябрьская революция. Конечно, это стало катастрофой и для России, и для российской культуры, для российского дворянства, интеллигенции, для элиты. И вдруг в качестве некой компенсации появилось огромное количество студий, художественных направлений, открытий во всех сферах искусства. Появились новые имена, новый театр, огромное количество поэтических и театральных молодежных объединений. Я считаю, что сейчас нужно предоставить молодежи, которая многого лишится в силу сложившейся ситуации, вот эти новые возможности. Артисты, которые уехали из России или каким-то образом отстранились, - это, конечно, плохо и печально. Но, с другой стороны, это дает дополнительный шанс и пространство для деятельности молодым, может быть, пока мало или недостаточно известным. Создавать студии, поощрять любые инициативы, идти на риски, не бояться провалов. Не боялись же отцы-основатели МХТ рисковать, создавая при театре столько студий. Да и не только они. Они чувствовали, что наступило время, когда нужно в искусство влить новую кровь. А если мы опять будем держаться только за наш давно устоявшийся культурный истеблишмент, ничего хорошего не будет. Надо решительно менять весь культурный ландшафт, всю ситуацию и не бояться смелых ходов и решений. Это бы нас сделало сильнее.
В сегодняшней ситуации для молодёжи сокращаются возможности с участием в международных конкурсах?
- Все во мне протестует против того, чтобы все эти рестрикции касались людей искусства, потому что на моих глазах были приостановлены интернациональные карьеры великих советских артистов, когда случился в нашей жизни Афганистан. Одной из жертв была Маквала Филимоновна Касрашвили, а также Елена Образцова, Владимир Спиваков. Вспомните безобразные сцены, когда обливали краской Спивакова, когда в публику запускали кур и мышей во время концерта Образцовой. Ужасный эпизод с Архиповой, когда она пела первый раз с молодым Риккардо Мути, который тогда не был ещё тем Мути, которого мы знаем сейчас, но она уже понимала, что это выдающийся дирижер. Так вот, в момент ее вступления раздались дикие протестные крики из зала. Она смогла продолжить только на пятый раз и из-за стресса спела не так хорошо, как хотела. И это в какой-то степени отразилось на ее дальнейшем сотрудничестве с Мути. Я все эти безобразия помню прекрасно и считаю, что это просто международное хулиганство. Не должно это касаться искусства, потому что цель искусства - это духовное сплочение, духовный подъем, человеческое общение и взаимоуважение. Поэтому, если карать эту сферу, то ни к чему хорошему это ни в политике, ни в жизни не приведет. И, конечно, нашим молодым артистам непросто выступать за рубежом, определенный прессинг, конечно, существует.
Уже не зовут?
- У меня раздался звонок из одного очень большого конкурса. Они стали передо мной извиняться за то, что, к их великому сожалению, русские артисты не допущены до финала конкурса. А я считаю, что это неприемлемо. Причем непонятно, почему в конкурсе Ван Клиберна в Техасе русские пианисты играют, а на конкурсе в Германии русские певцы петь не могут? Объясните мне, пожалуйста! Логика же какая-то должна быть?
Но ведь и многие русские отказываются теперь выступать на Западе. Такое тоже есть. И это порой решение больших артистов.
Это ответ на отмену нашей культуры?
- Люди не хотят испытывать, мягко скажем, поток фобии и негатива на себе. И так у нас профессия очень эмоционально напряженная, она связана с большими нервными затратами, а тут еще и это? Быть на сцене и не знать, что может произойти в следующую секунду?
И я должен сказать, что сейчас в России очень интересно работать и работы у нас достаточно. Но ситуация очень непростая и вся надежда на то, что наши лидеры как-то договорятся друг с другом и мы снова заживём нормальной жизнью.
На ваш взгляд, - это личное решение организаторов конкурсов или это внешнее влияние?
- Я думаю, что внешнее влияние есть. Личные отношения остаются хорошими, хотя я не стану скрывать, что очень многих людей за их оголтелые крайние позиции из своих друзей в социальных сетях я исключил. Я просто не хочу подставляться под этот поток злобы. Каких-то людей можно понять больше, каких-то меньше, но, тем не менее, злоба не принесет хороших результатов. Хорошие результаты появляются только тогда, когда люди умеют разговаривать друг с другом. А как выясняется, проблемы в мире возникает тогда, когда люди, пусть даже на уровне криков, перестают общаться.
И эти все рестрикции – это смешно, это какой-то детский сад - запрещать русским молодым ребятам приезжать и петь на конкурсе.
Мне один, так называемый «друг» из Франции, написал отвратительное по своей ханжеской фальши письмо: «Ох, как жаль, что теперь твои артисты не смогут выступать у нас» и всё такое, под видом сочувствия. Это было несколько месяцев назад, в самом начале конфликта. На что я ответил ему: «А мне вас жаль, что вы можете не услышать выдающихся русских музыкантов, артистов, а будете слушать только то, что у вас там есть». Он затих. Потому что это правда.
Уровень так сильно отличается?
- Мы занимаем фантастическую нишу в мировой культуре. Хотят этого или не хотят, закрывают или не закрывают - у нас великая традиция, одна из величайших в мире. У нас великий источник талантов, уж даже не знаю, по какой причине, но так оно и есть. И это отрицать смешно, и закрывать это тоже смешно, это никогда никуда не уйдет. И надо просто помнить, что было, когда в 50-х годах прошлого века в какой-то степени СССР открылся. Люди стали приезжать сюда, наши артисты, театральные, музыкальные коллективы стали выезжать туда. Это же просто бомба была для западного мира! В шоке были люди от высоты нашего искусства. Опера, балет, музыканты, дирижёры, режиссёры, писатели….
География сейчас сильно сузилась? Если мы посмотрим за границы России, откуда может быть к нам приток молодых талантов?
- У нас нет никаких ограничений. Кстати, с Украиной было так: мы ездили туда всегда для прослушиваний и в итоге через нашу Программу прошло очень много украинцев, которые впоследствии добились огромных успехов. Не буду даже перечислять, их очень много. Но Украина закрыла для нас прослушивания в Киеве задолго до ситуации с Крымом. Уже года с 2012-го мы туда не ездили, потому что в Академии имени Чайковского в Киеве сказали: «Ах, вы разбираете наши таланты, мы вас не пустим». Я считаю, что глупее глупого они поступили. Но хоть они и создавали препятствия, люди просто сами приезжали в Москву.
И еще им вопрос: а почему вы сами так мало этих молодых артистов задействовали? Не знаю, как сейчас, а тогда попасть на прослушивание в Киевскую оперу имени Шевченко было потруднее, чем к президенту попасть на прием.
Вообще, очень много странных людей и идей в нашей сфере. Смешно об этом говорить, но одна российская консерватория деньги потребовала от нас за то, что мы, прослушивали её студентов! Увы, порой столько глупости вокруг, поэтому мы должны вести себя как слаломисты, горные лыжники на дистанции с препятствиями.
Видите, кто из ваших воспитанников станет вокальным педагогом?
- Я вижу: есть люди, которые склонны к преподаванию и уже довольно успешны, они-то наверное и смогут продолжить. По крайней мере, чувство - «Что после нас? Кто нас заменит? Охохох… » - уже не так пугает. Я вижу, например, Кристину Мхитарян. Наша выпускница, певица с замечательно растущей карьерой, поющая на крупнейших сценах мира. В силу того, что была пандемия и по ее личным обстоятельствам, она начала педагогическую деятельность в Москве и очень успешно. О ней все заговорили, как о талантливом педагоге. Я недавно приглашал ее в Музыкальную Академию фестиваля Юрия Башмета в Сочи, где она очень хорошо поработала с молодыми певцами.
Научить этому можно единицы или всё-таки это природный дар?
- Это прежде всего интуиция, педагогическая интуиция. Любопытно, но часто хуже всех преподают те, кто неистово погружен в теорию и механику нашего дела. У них очень редко бывают ученики. Не подумайте, что я призываю к какому-то шаманству. Знать теорию, физиологию пения надо. Но есть в нашей профессии что-то тайное и необъяснимое, не поддающееся знанию. Как можно объяснить интуицию? А есть ведь люди счастливые, у которых есть интуиция и талант предвидения. Откуда? Оттуда откуда-то (показывает вверх).
Беседовал Сергей Меркулов