Режиссер театра и кино, актер, продюсер, заслуженный деятель искусств России, художественный руководитель театра "Школа современной пьесы" Дмитрий Астрахан - о том, чего не хватает современному театру, о материальном реализме Островского и премьере «Красавец мужчина», о бережном отношении к автору, людях без мечты и гранях компромисса – в большом интервью в проекте Persona Grata.
Вы художественный руководитель одного из самых уникальных театров. Театр в центре города, в историческом здании бывшего ресторана Эрмитаж. В нем особый дух, даже звонки дают колокольчиком. Всегда на афишах любимые актеры. Скоро новый театральный сезон. Какие афиши появятся в театре и кого из актеров мы на них увидим?
- Я работаю в театре уже в течение года. Обычно в нем ставилось примерно два названия в год. Труппа небольшая, 30 человек. В этом сезоне мы уже поставили три новых названия - «Женское счастье», «Час тишины», «Семейный шкаф и его обитатели».
Заняты артисты труппы, плюс приглашенные артисты - Лена Проклова, Лена Захарова, Саша Виноградова, Олеся Железняк и другие артисты. Все три спектакля идут успешно, с большим зрительским интересом.
Репетируется спектакль «Интервью», на главную роль приглашена Роза Хайруллина. В новом сезоне я выпускаю спектакль «Красавец мужчина» Островского, где заняты артисты театра плюс приглашены Родион Вьюшкин, Владимир Стержаков, Александр Семчев, Вадим Андреев. Заняты молодые наши артисты – Акатова Настя, ее многие знают по кино, Павел Баршак. В общем, большой населенный спектакль.
После этого выпускается спектакль по пьесе Лопе де Вега «Хитроумная влюбленная», но у нас она называется «Безумные влюбленные». Нам кажется, что это более соответствует смыслу происходящего. Мы пошли даже на то, что заказали новый перевод пьесы с более живым языком. Пьеса была переведена еще в советское время, присутствовала некая пуританская стыдливость, а пьеса о любви, страстная, эмоциональная. При этом она ставится в декорациях и костюмах того времени. Это определенная форма традиционного испанского театра. Очень яркая.
Затем репетируется «Тетка Чарлея», там тоже очень яркое решение. Причем мы стараемся двигаться от автора, максимально сохраняя время, эпоху, при этом открывая вечные смыслы, которые заложены в этих пьесах.
Будет дебютная режиссерская работа артиста театра Вани Мамонова. Английская черная комедия «Мой дом – твой дом». Яркая история, очень забавная, нам она понравилась. Для малой сцены будет ставиться. И будет спектакль «Дама с камелиями». В общем, 8 названий, плотный график достаточно насыщенной жизни.
В одном из своих интервью, рассказывая о постановке «Красной Шапочки» в ТЮЗе, вы говорили, что очень важна психологическая составляющая. История с волком, который вынужден притворяться собакой. Для него это очень большая психологическая травма. Вы относитесь к тем режиссерам, которые стараются передать замысел автора, а не пересматривать, переделывать по-своему. Насколько вы соблюдайте эту свою линию в кинематографе и на сцене?
- Главное, на самом деле, когда ты берешь традиционный материал и находишь свежие решения. Тот же Островский и «Красавец мужчина». У нас масса постановок. Но я думаю, то, что мы делаем, я так подозреваю, этого никто не делал, потому что эту пьесу в основном рассматривали как водевиль, историю про такого жиголо и жулика, который спекулируя на женской любви, пытается продать свою внешность и обогатиться. Такая история о мужской проституции, история про некоего альфонса. Тема близкая Островскому, он ее развивал в «Женитьбе Бальзаминова», который пытается жениться на деньгах, по большому счету и «Бесприданница» про это. Паратов продает себя и женится на богатой, хотя любит Ларису.
Как вы думаете, почему Островскому эта тема была близка?
- Она была злободневная. И я ее рассматриваю, как драматическую историю. Он, вообще, берет ситуацию абсолютно новаторскую для того времени, пьеса вызвала вопросы у цензуры. Ведь он говорил о вещах очень откровенных. Муж пытается убедить жену сымитировать измену, чтобы ему с ней развестись и жениться на богатой. По сути, она должна лечь в постель с другим человеком, чтобы у него были доказательства измены. Он говорит, что они загнаны в угол, нет денег. И она это делает ради любви, а он ей врет. Такая история абьюзерства, насилия. Современная тема. И когда всерьез начинаешь это анализировать, то помимо юмора и водевильности, которая там есть, появляется драматизм и история падения личности. Меняется объем, интереснее играть, появляются современные персонажи, которых мы видим сейчас. А Островский все это уже тогда написал, разработал эту ситуацию. Этим было интересно и «Доходное место» в Ленкоме. Дело не в том, в каких костюмах ходят, а как играют, что это реальные и узнаваемые проблемы. Зритель видит ситуацию и начинает сочувствовать персонажам. Это ему интересно. Вот это современно. Можно раздать всем мобильные телефоны и одеть в современные костюмы, но для меня такой путь малоинтересен, потому что автор начинает сопротивляться этому. А когда ты, как режиссер, находишь тонкие вещи, в этом и есть открытие, это ценно.
Вот вы сказали про «Красную Шапочку». Когда Шварц показывает, как волк переодевается в собаку и пишет ему монолог, как ему трудно становиться собакой, это узнаваемо, смешно. Интересно, когда на сцене есть страсти, узнаваемые переживания, и ты можешь себя поставить на место героев, идентифицировать себя с ними, понимаешь их мотивы, логику, что ими движет.
Если режиссер переписывает пьесу классика, пишет свой текст, не имеющий отношения к автору, то этот путь мне не очень близок. Не говори, что это Гамлет, не надо прикрываться именем великого, возьми свою пьесу, напиши и играй. Иначе это обман.
Я все-таки ученик классической школы режиссуры, мне была дана определенная система координат. И я считаю, что это правильно. Самое интересное открытие происходит, когда я открываю автора. Тогда получаются разные спектакли. Потому что все равно вопросы и проблемы никуда не делись. Мораль, любовь никто не отменял. И когда это реальное столкновение, то это интересно.
Кинематографисты очень часто говорят, что существует кризис сценариев, хороших идей. В театре в этом плане есть некая фора в виде классики, в виде тех пьес, которые остались нам в наследство. В театре «Школа современной пьесы» есть место современным авторам?
- Когда я пришел в театр, то сказал, что хотел бы расширить спектр театра. Вообще название театра «Школа современной пьесы» не очень удачное, я считаю, потому что зритель путается, что за школа, это учебное заведение? В этом есть некая путаница. Назвали бы «Театр современной пьесы», слово «школа» - лишнее.
Что касается современных пьес, то их просто нет в таком количестве. Проводим конкурсы, присылают по 400 пьес, мы выбираем из них лучшие. Но нет жанровых пьес - мелодрам, комедий, драм, трагедий. В основном увлечение интеллектуальными драмами. Поиски в форме идут, не в содержании. Вампиловых не появляется пока, сложно с этим. Они и появлялись редко. Надо сохранить направление современной пьесы, мы ищем. Была поставлена пьеса Барщевского и Кретовой «Женское счастье». Это мелодрама, она идет с большим успехом. Сейчас ставится пьеса «Интервью» Александра Углова. Его же пьесу «Лондонский треугольник» я ставил здесь ранее, она уже больше 10 лет успешно идет в театре.
Мы ищем следующее современное название. Думаю, что будем ставить пьесу Олега Данилова «С тобой». Олег Данилов автор всех сценариев, которые я снял в свое время. И, естественно, мы ищем новые названия, с этим непросто. Мы разговариваем с авторами, пытаемся сейчас заказывать, ведем переговоры.
В конкурсе современной пьесы я предложил нововведение. Мы не только будем ждать новых пьес, а дадим возможность авторам подать заявки на жанровые пьесы – мелодраму, драму, комедию, трагикомедию. Пусть это будет заявка на две страницы, условно сюжет. И мы готовы их рассматривать. Выбрав заявку, будем заключать договор с автором и растить эту пьесу, как это делалось в советское время – пьеса выращивалась. Я помню очень хорошо эту ситуацию. Были молодые драматурги, их собирали, они писали некие заявки, их собирали на семинары и представляли кураторов, уже опытных авторов. Они их вели и пьесы выращивали. Я надеюсь, что будут заявки, что мы что-то оттуда выберем, вырастим эту пьесу. Для кино мы так делаем. Подаем заявки на сценарий, нам присылают авторы, мы отбираем, и потом растим этот сценарий. В кинопроизводстве это стало некой нормальной системой выращивания сценария. Я считаю, что с пьесами надо идти тем же путем. Тем более, что у нас в прошлом уже были факультативы сценаристов. Но надо понимать, чего ты хочешь. Интеллектуальной абстрактной драматургии, немножко не рассчитанной на широкого зрителя, много, а вот с жанровыми пьесами - сложно. А все-таки основа мирового театра на пьесах этого направления.
Как ни странно, критика сыграла свою роль с нашими авторами. Были даны другие ориентиры. Автор всегда ориентируется на то, что хорошо, что плохо. В кинопроизводстве рейтинг и зрительский успех был во главе угла. В итоге лучшие драматурги стали писать туда. Плюс, конечно, больше денег, больше возможностей. А театральная история осталось элитарной. Интеллектуальные искусство, как эксперимент, как некое направление должно быть, но этого мало. Я считаю, что все-таки должны быть и нормальные жанровые темы, потому что у Вампилова были жанровые пьесы. Он, кстати, изучал построение классических пьес Лопе де Вега. Очень высоко его ценил. Розов, Вампилов, Погодин, лучшие авторы советские, которые работали для зрителя, они это все учитывали.
Мы знаем истории, когда в театр, не в массовку, а на серьезные роли брали непрофессиональных актеров. Как вы относитесь к таким экспериментам?
- Я снимал в кино непрофессиональных артистов. Оля Сутулова не была профессиональной артисткой, когда играла главную роль в «Зале ожидания». Она была школьницей, была способной девочкой. Мы посмотрели всех молодых артисток Ленинграда и Москвы, мы искали определенный тип. И Олег Данилов ее нашел на дне рождения у своей родственницы. Она была как типаж, но при этом оказалась способным человеком. Когда я снимал фильм «Деточки», мы попробовали около 10 тысяч детей! В итоге мы выбрали не просто детей, а способных детей, которые, по сути, были актерами.
В фильме «Контракт со смертью» главную роль сыграл Юра Пристром, который был командиром белорусского спецназа. Артистов с такими физическими данными два-три всего, мы искали много. Но Юра одаренный человек. В кино это легче, в театре сложнее. В кино потом есть сильное оружие – озвучание, есть монтаж, где можно убрать огрехи. А в театре надо же играть беспрерывно, постоянно выстраивать роль. Это, конечно, сложнее. Бывают уникальные примеры – Игорь Олегович Горбачев, великий артист. Он сыграл Чичикова, когда был в самодеятельности Ленинградского университета. Но так играл, что он был готовый артист. Это уникальный случай, это не может быть системой. В кино проще. В театре это редкие исключения, которые подтверждают правило, что лучше брать профессионалов.
В каждом театре возникает ситуация, когда очень много возрастных актеров, мало молодых, и не всегда театр может позволить пригласить артистов. А все-таки хочется, чтобы возраст артиста соответствовал возрасту героя. Приходится принимать непопулярные решения?
- Я, вообще, не снял пока ни одного спектакля и не уволил ни одного артиста. Естественно, я не могу гарантировать, что этого не сделаю, потому что я не снимаю спектакли, пока не поставлю новые. Считаю, что перед тем, как ломать, нужно самому что-то сделать. Мы сейчас делаем спектакли, видим, как они продаются, есть статистика, и мы понимаем, что они встали в ряд успешных. Мы сейчас будем проводить анализ, пообщаемся с труппой, покажем цифры и будем думать, что делать со спектаклями. Что касается артистов, то труппа здесь сформирована так, что, в общем, молодых артистов почти нет. Были студенты, за счет которых эта ситуация как бы управлялась. Но нет героя-любовника, нет лирической героини, нет выбора героев 20-25 лет. Есть прекрасные характерные артисты, есть старшее поколение очень хорошее, а молодых 20-35-40 лет нет. Должны быть варианты. И в этом смысле мы ведем работу, ищем этих артистов и будем привлекать.
Другой вопрос, что естественно, мы стараемся найти материал для лучших артистов театра, чтобы они могли работать, чтобы ресурс театра был использован.
Вам хорошо знакомы и кино, и театр, и телевидение. Если расставить их на пьедестале, то кому отдадите первенство?
- Я являюсь театральным режиссером. Это моя основная деятельность, очень люблю театр и эту работу. Я поставил огромное количество спектаклей в разных театрах нашей страны, абсолютно в разных жанрах. Но я снял и больше 30 картин, и тоже в разных жанрах, и очень люблю свои картины.
Я люблю снимать кино. Это разные виды работы. Очень люблю и то, и то. Я снимался как артист, много снимаюсь, и тоже это люблю. Я же начал как артист самодеятельности. Мне было 17 лет, я работал, сыграл несколько главных ролей в самодеятельности. Когда поступил в театральный, то мне было 20 лет. Поступил на режиссуру, и мой учитель Александр Музиль считал, что я, вообще, актер: «Астрахан, вам как артисту, стыдно что-то не сыграть! Почему не сыграли?» - «Сан Саныч, я не артист. Я вообще-то не учился, диплома нет, это хобби было». В общем, у меня с ним были по этому поводу разные забавные ситуации.
Я люблю этот театральный мир, эту жизнь, обожаю репетиции, получаю от них удовольствие. Могу бесконечно репетировать сцену, искать какие-то подробности, краски. И если я вижу, что артист затрачивается, я тоже готов затрачиваться и искать вместе с ним новые смыслы, новые нюансы, новые способы.
Когда я попал в этот мир, то был так счастлив! Я не собирался быть режиссером, артистом, я вообще не из театральной семьи, но для меня это стало абсолютно волшебным миром, я попал в какую-то сказку. И понял, что делаю то, что мне очень нравится. Я чувствую себя здесь комфортно, получаю удовольствие от всех сторон и надеюсь, что буду ставить спектакли, сниму еще кино. Конечно, буду теперь соотносить это с театральными планами, чтобы и театр не подвести, и реализовать идеи, мечты, которые у меня есть.
Мне интересно, когда получается. Например, «Час тишины» по пьесе Зеллера. Сложная пьеса, сложный автор. Трагифарс, комедия, драма. Вроде бы небольшой состав, но там такая сложная декорация.
Не хочется произносить слово «антрепризный», но в нем, собственно, нет ничего плохого. Так рождался этот театр. Три звезды блестяще играли «А чой-то ты во фраке?». Но здесь само пространство предполагает малую форму. А такие населенные спектакли, как «Красавец мужчина», это уже немного другое направление. И это нормально. И для меня театр не делится на антрепризный и другой. Есть хорошие спектакли и плохие. Играют артисты очень хорошо и вообще нет декораций, и, напротив, куча декораций, масса пафоса, но при этом ничего нет. Вопрос именно в качестве работы артистов, в подходе, в отношении. Любая пьеса на двух человек может быть художественным произведением, а большой постановочный спектакль может быть ничем – нет смысла, страстей, живых людей, сочувствовать нечему. Это сложный путь.
Тут сцена непростая, пространство небольшое. Я вижу какие-то решения, некоторые спектакли хорошо были придуманы по пространству, пытаемся найти новые решения внутри этого непростого сценического мира, чтобы было и театрально, и ярко, и свежо.
Вы сказали о хороших и плохих артистах. Актерство это все-таки искусство, ремесло или божий дар?
- Хорошо бы, когда все сошлось вместе. Был бы и божий дар, поцелован был бы артист, и был бы он ремесленником блестящим, тогда он владеет этим искусством. Искусство - владение ремеслом. Но и божий дар, естественно. Как кто-то из великих сказал, что самые большие беды в искусстве от художников, которые не являются ремесленниками, и от ремесленников, которые не являются художниками. В этом театре прекрасные артисты, которые владеют и мастерством, и талантом - Мамонов, Овчинников, Шульга, Чернов, Санаева, Васильева, Алферова, Галибин. Они владеют этим сочетанием, и оно работает. Конечно, в таком театре, в центре Москвы, хотелось бы, чтобы вся труппа была высшего класса. Не 7, не 10, а все 30.
Возвращаясь к вашей «Красной Шапочке» и переодетому в собаку волку, у которого внутренняя душевная травма и трагедия, когда ему приходится поднимать брошенную ему палку…
В вашей жизни вам приходилось чувствовать себя таким волком?
- Профессия режиссера предполагает много разных ситуаций, ты должен быть к ним готов. Жизнь прекрасна, когда все складывается, но есть заказчик, продюсер. В советское время продюсером было государство, сейчас зачастую им становится частное лицо. Хорошо, если продюсер человек образованный, с прекрасным художественным вкусом и ты с ним на одной волне. Но все бывает. Ты хочешь поставить, а у него в руках власть. Он принимает решение, и ты должен находить компромиссы, и ради дела ты должен поднять эту палку. Каждый раз взвешиваешь степень этого компромисса. Создание любого спектакля, фильма - путь компромиссов. Ты должен идти на них, чтобы реализовать свой замысел. Как хорошо сказал Спилберг, если в картине есть 30% тебя, то ты сделал уникальный авторский фильм.
Мне, к счастью, везло в этой жизни. Я всегда делал то, что мне нравится и так, как мне нравится. У меня было два или один случай, когда мне пришлось идти на серьезные компромиссы, они привели к конфликту. В театре вообще этого не было.
Если говорить о столкновениях с артистами, то редко, но бывали случаи, когда не сошлись. Но здесь все просто. Не надо тратить время и ломать себя, сказали «спасибо» и разошлись. Модель, о которой я говорю, позволяет никому не ломать себя, а всем получать удовольствие. Вообще без удовольствия ничего не получается, как в любви. Не родится чудесный ребенок, если он не был зачат в любви. Так и спектакль. Процесс должен быть радостный, на репетициях должно быть весело, это может быть тяжелый труд, можно мучиться, скандалить, спорить, но это должен быть радостный поиск. Ваня Мамонов он же выпьет всю кровь, но он по делу ее пьет, он роль ищет.
Я это вижу и уважаю. Когда просто идет спор ради спора - это пустое. Жалко времени и сил, когда артист хочет самоутверждаться на пустом месте.
Ты каждый раз проходишь этот путь, и каждый раз понимаешь ради чего. Есть цель, ты этим горишь. Но ты должен понимать, что пошел на компромисс, а потом будет неловко это показывать под своей фамилией. Или все нормально. Где эта грань - каждый раз ты выбираешь по-своему.
Вы сейчас сказали о своей фамилии. Знаете ли вы ее историю, откуда она пошла?
- Я знаю только некие белорусские корни, мы выходцы из белорусских местечек. Это сложный вопрос, откуда там Астрахан. Дело в том, что в какой-то момент сгорел архив с документами. Вроде бы наши предки - уходящие от погромов выходцы из Испании.
Помню в Америке в Линкольн-центре показывали мой фильм «Изыди». После показа подходит человек, американец, и говорит по-английски: «Вы знаете, я тоже Астрахан, мои бабушка и дедушка из Белоруссии, я тоже режиссер, только театральный». Потом сидели пили чай, выяснилось, что его родственники тоже выходцы из белорусской деревни, только уехали после революции.
Когда вы говорили о том, что нужно все делать с удовольствием, с радостью, наверняка, это идет из вашей семьи, где воспитывались 5 мальчиков, вы самый младший. Было весело?
- Было весело всегда. У нас смех и юмор приветствовался. Мои старшие братья все с юмором.
Мне было лет 10, я занимался борьбой, и перед своими первыми соревнованиями, чтобы попасть в вес, должен был согнать полтора килограмма. В 10 лет согнать полтора килограмма очень сложно. Я три дня не ел, гонял вес, это было мучительно. На следующий день был выезд. Я ложусь спать, не могу уснуть, потому что хочу есть. А на кухне сидят мои братья и хохочут. Смеются и едят. В итоге я пришел на кухню, налопался чего-то там, не выдержал, сломался. И мне было стыдно. Смех моих братьев подвел меня, если бы они сидели грустные, я бы может и не пошел (смеется). Так что дома всегда было весело, хорошая была компания. Помню, что я пародировал кого-то, брал что-то из фильмов и показывал. Был фильм «Последняя реликвия», там очень смешно играл Ролан Быков, и я его пародировал очень узнаваемо, все смеялись. кого-то
Как сложилась жизнь наших братьев?
- Они инженеры, кандидаты наук, в творчество как-то они не шли. Изначально пошли по технической линии, я тоже по ней шел, но видите – четыре было нормальных, пятый был болван (смеется), наверное, по этой схеме я пошел в творчество.
Очень много шуток, анекдотов об отношениях еврейской мамы с сыном. А вас еще и пятеро. Истории о том, что это какая-то гиперопека, что это всегда волевая женщина, что за своего сына она и в огонь, и в воду. У вас какие воспоминания о маме?
- У нас не было чего-то такого в этом смысле. Я был пятый, был тяжелый. Когда меня мама родила, ей было 39 лет, была пройдена война. Мама работала, писала кандидатскую, докторскую написала, но не защитила только из-за нас, не было сил. Мой папа был профессором истории, защитил докторскую. Они все время работали. Мной занимались старшие братья. И это было хорошо, потому что я не читал плохих книг, читал, что было отобрано ими. И у нас не было какой-то дурацкой опеки. Наверное, на меня у мамы уже сил было меньше, чем на остальных.
Их еще таскали в Эрмитаж, а меня уже братья отправляли туда. Мама уже не ходила ко мне в школу на собрания, ходили мои братья старшие. В лагерь приезжали меня навещать братья.
Помню, мой брат Саша пошел в школу на встречу с учительницей, она была странная, почему-то меня не очень любила, кричала, показывая на меня: «Посмотрите, кто это? Кто это???» Саша дома смешно, в красках, это пересказывал. Родители с юмором относились ко всем этим вещам. В общем, я не был сильно проблемным.
Хотя их вызывали в детскую комнату милиции. Я был в классе 7-ом, и мы с ребятами забрались в кинотеатр через туалет, чтобы посмотреть фильм «Красная мантия». Там была постельная сцена, эротическая, все хотели посмотреть, все обсуждали, Олег Видов снимался с итальянской актрисой. Но залезли мы не вовремя, а между сеансами, причем перепутали и забрались в женский. И тут пошла уборщица убирать, и мы все заперлись в одну кабину. Сидим шестеро и с ужасом ждем. В итоге она вызвала милицию, нас отвезли в отделение, которое было прямо в моем доме. И позвонили родителям. И мой папа, профессор, ветеран войны, спустился вниз. А мы все сидим несем какую-то липу, о которой договорились, что нас заставили старшие парни, все придерживались одной версии, а один сломался и сдал нас всех.
Папа внимательно слушал, делал серьезное лицо. А потом дома я слышал, как на кухне все хохотали, мои братья просто умирали от смеха. А через неделю мой брат Гриша взял меня с собой на эту «Красную мантию», которую показывали для студентов. Меня с ним пустили, и я посмотрел эту сцену, где в полутьме встала эта артистка, ее ни черта не видно, потом они под одеялом ворочились, сцена была очень простая, а фильм был хороший, красиво снятый, но каких-то потрясений не было. Разговоров было больше. А когда я еще был в садике, старшие братья за мной заходили и брали меня в кино. И вот тогда одно из самых сильных впечатлений осталось от фильма «Седьмое путешествие Синдбада» в сцене с циклопом. Я от ужаса залез под стул, так здорово было сделано.
Так что дома всегда была здоровая атмосфера юмора. Мама добивалась, чтобы мы были очень дружны. Когда мы все женились, то она говорила нашим женам: «Прощу вам все. Но поссорите мне братьев – прокляну!» И мы были и остаемся очень дружны, жены это все учли.
Мама всегда разговаривал с нами, разговор был важен. Вечером у мамы, как на приеме, как на исповеди, каждый из нас по очереди. Все хотят что-то рассказать. Помню, я попал в один из дней третьим или четвертым. Мама сидит слушает, и вдруг папа говорит: «Нельзя ли встречу с интересными людьми перенести на завтра?» (смеется)
Но я, конечно, вел себя ужасно. Приходил поздно, не звонил домой. Приходишь домой, папа встречает говорит: «Что трудно было позвонить? Мама переживает!» Мама встречает говорит: «Тебе трудно позвонить? Папа не спит!» Стыдно, конечно, но потом опять забываешь, опять не звонишь.
Поэтому я родился в хорошем месте, очень правильно выбрал себе родителей, братьев, вообще, я очень счастливый человек, и у меня в этом смысле было все очень удачно. Это очень важно - сделать правильный выбор в жизни.
Ваши 6 детей сделали правильный?
- Надо у них спрашивать. Не могу сказать. Это будет уже их история.
Школу к ним я тоже не ходили?
- (Смеется) Я хожу, но у меня Лена все делает. С этим все нормально.
Хотите, чтобы дети тоже пошли в творчество?
- Я, вообще, не ставил так вопрос. Моя мама всегда говорила, что у вас не должно быть понятия, что вы чего-то не можете. Вы должны ставить себе любую планку, вы можете все, человек может все. Не надо ставить себе ограничений.
Мне хотелось бы, чтобы детям было интересно жить и работать. Профессия - важный момент. Меня жена ругает, что я даю им слишком много свободы, может быть это неправильная установка, и стоит их направлять поближе к своей профессии. Но они только стартуют, еще ничего неизвестно. Старшая дочь мне сказала: «Не важно, что я биологией занимаюсь, все может закончиться кинопродюсированием. Подожди, еще все впереди».
Обычно наши гости рассказывают о книге, которая имела важное значение в жизни. На столе сегодня «Пьесы» Островского. Почему Островский в числе ваших фаворитов?
- Так сложилось, с одной стороны, но я понимаю, что сложилось так не зря. Я до института не читал Островского, даже «Грозу» в школе толком не читал. Монолог «Почему люди не летают» я помнил, конечно, но больше ничего я оттуда не помнил.
У нас однажды заболела педагог по русской литературе, они читала хорошо, но слишком академично, и ее заменять пришел человек по фамилии Боровский, это был двоюродный брат Юрского. Он преподавал «Зарубежный театр», но его попросили прочитать лекцию по русской литературе. Он был человеком совсем другой формации, он развернул стул спинкой вперед, сел на него и сказал: «Что у вас? Островский?» И стал про каждую пьесу говорить три фразы. Они были точные, простые, внятные. Это было так интересно, по-другому.
Например, «Доходное место» - система ломает мальчиков, мальчики идут против системы – она их ломает. Три фразы и сразу мысль. Он каждую пьесу так разбирал. Это было без всякой театральной мути, театроведческой муры. И меня это просто заворожило.
И потом помню читал «Доходное место» в Коктебеле на отдыхе, мне был 21 год, я плакал, когда его ломают и заставляют идти на компромисс, у меня был ком в горле. Читал как будто про себя, мне было так понятно, меня это совершенно потрясло.
И я понял, почему Островский мне близок. Я люблю материальный реализм. Может быть поэтому я и кино снимать начал. Я очень люблю, когда все очень реально, по-настоящему.
У меня в армии с собой была пьеса «Таланты и поклонники», мне было 25 лет, я ходил и сочинял спектакль, много думал над ним, у меня он придуман очень подробно, может быть когда-нибудь поставлю. И я люблю этот материальный мир, мне близко это. Когда читаешь автора и думаешь, а как люди ели, спали, чем ужинали, человек пришел с работы, что он делает – мне всегда было важно понять, как этот мир устроен, тогда появляются какие-то краски, мир становится осязаемым. Поэтому Островского я очень люблю, считаю, что он был великим автором и новатором.
Детям свойственно мечтать - о малом, о большом, о том, что будет очень далеко когда-то в их жизни, которая кажется очень длинной, бесконечной. Они мечтатели. О чем ваши мечты?
- Я мечтаю постоянно. У меня про это снят фильм «Все будет хорошо». В нем мечта возведена в некий образ. Ведь что обсуждать человека без мечты? Человек без мечты для меня человек другого мира. Когда есть мечта, это видно в работе. Люди приходят на репетицию, у них у всех есть мечта. Это необходимая данность нашей профессии – мечтать, фантазировать. Я мечтаю, чтобы еще сделать что-то интересное, надеюсь, что-то еще создам, что потрясет сотни, тысячи людей… Миллионы хотелось бы потрясти. Я в эту профессию пошел, считая, что мое кино затронет эмоциями миллионы. Когда я ставил спектакль в Свердловском ТЮЗе, зал был на 800 мест, кажется. Я видел, как зритель смеется, плачет, хлопает. И у меня была такая нахальная мечта - может я что-то смогу создать, что также будут реагировать и миллионы.
Мне очень нравится песня Лозы «Плот», считаю его лучшая песня: «Из монотонных будней я тихо уплыву в детскую мечту». В мечту.
В фильме «Все будет хорошо» есть прекрасная сцена, которая вошла в большую версию, не вошла малую. Главного героя Колю, которого играет Журавлев, спрашивают: «Мечта у тебя есть?» Тот отвечает: «Какая мечта? Квартиру вы мне даете, девушку я люблю. О чем мечтать-то?» И они на него смотрят грустные, потому что он для них человек сразу неинтересный – мечты нет. Материальные блага и дальше что? И для героини ее любимый открывается с другой стороны, у нее появляются первые сомнения, за того ли она выходит замуж. И потом была сцена, когда они выходят на улицу и он говорит: «Ну глупость какая, о чем они меня спрашивают. А у тебя есть мечта?» И она ему отвечает: «Есть. Не знаю какая, но есть». Человек может не знать, не сформулировать, но чувствовать, что мечта есть. Это умный тонкий диалог, написанный Олегом Даниловым.
Моя мечта, конечно, снять то, что Олег написал для меня. Три неснятых сценария. Один я уже сниму и два в плане. Олег ушел два года назад, и вы знаете, во сне я часто с ним общаюсь, мы с ним разговариваем. Мы 36 лет вместе работали, были очень близки… 30 картин – это же все по сценариям Олега. 30! Не 5, не 6. И сериалы, и большие проекты. Пройдена жизнь.
Помню, когда Олега не стало, я встречаюсь с Юрой Пристромом, спецназовцем, командиром белорусского «Алмаза», помимо того, что у нас в кино снимался, он и террористов брал, и награжден многими наградами, много чего совершил. Он знал Олега, и спрашивает: «Приходит? Разговариваете?» И я понимаю, о чем он говорит. Значит, у него было такое с кем-то, кого не стало. С пониманием он об этом сказал, что мне даже стало как-то не по себе. Какие-то вещи я с Олегом даже обсуждаю во сне, он мне что-то говорит. К сожалению, я забываю это, когда просыпаюсь.
Еще кто-то приходит?
- Мама, папа иногда приходят, другие люди… Все приходят. Что-то обсуждаешь, чем-то гордишься, за что-то неловко. По-разному.
В бога верите?
- Скорее верю, что что-то есть, хотелось бы верить, что все не зря, что есть некий высший смысл. К сожалению, иногда жизнь показывает то, что если он есть, то как такое может быть?
Но может быть есть смысл, который для меня не открыт. Сложно об этом говорить…
Видеоверсию интервью смотрите на канале проекта в социальной сети "Одноклассники"
Проект реализуется при поддержке Президентского фонда культурных инициатив