Смерть в кино: точка, где техника встречается с откровением

---

Смерть в кадре — трагедия для зрителя и персонажей, а для актеров — это кнопка в кармане, которую стоит нажать в нужный момент или трос, который держит над пропастью, а иногда — пара часов на балконе, чтобы подумать, как бы ты сам ушёл из жизни и что оставишь после себя. Сыграть смерть — задача часто не столь драматическая, сколько техническая. Где-то нужно упасть по траектории, выверенной оператором, где-то — вовремя нажать взрыватель под костюмом, где-то — пережить всё так, чтобы зритель поверил: этот человек действительно уходит навсегда. Актёр Геннадий Смирнов знает, каково это — умирать по-настоящему, но понарошку. В его фильмографии — десятки смертей: от расстрелов до трагического самоубийства. Но каждая из них — со своим настроением и своей правдой.

Вы часто «умирали» в кадре?

Я думаю, что много раз.

Помните ли вы свою первую “смерть” в кино?

Я не уверен, что это первая была, но из запомнившихся. Это был сериал один, довольно давно, один из детских петербургских сериалов. И там моего персонажа, маленького персонажа, убивали автоматной очередью в кадре и довольно крупно. Сцена: он спускается по лестнице, ему навстречу киллер. И какой-то текст: “Ну что, дождался? Падла!” Ну, знаете, какие там тексты обычно. И стреляет из автомата. И я падал по этой лестнице и текла кровь.

Бывает ли у Вас внутреннее ощущение утраты, когда персонаж умирает или чаще это о технических моментах?

Тут, когда такого рода сцена – не до внутренних переживаний. Потому что технологически, как это выглядит: делаются так называемые посадки – они вставляется под костюм, заряжаются специальные такие мини-бомбочки, которые должны в кадре взорваться, как от попадания пули. И под ними еще емкости с “киношной” кровью. Бывает, что они дистанционно управляются пиротехниками на съемочной площадке. А бывает, что тебе нужно самому нажать на кнопку, у тебя рука в кармане, и нажимаешь в момент, когда в тебя стреляют. Поэтому ты, конечно, в этот момент думаешь не о смерти, а о том, чтобы вовремя нажать на эту кнопку, чтобы по лицу не было понятно, что ты готовишься нажать кнопку, а не умереть. И после этого, нужно, не поранившись и не ударившись головой о ступеньки, упасть на эту лестницу и именно в ту точку, которую выстроил тебе оператор. Вот об этом ты думаешь. А вовсе не о том, что пришел конец моего земного пути, и, значит, как же теперь все мои родные останутся без отца и Божия, и так далее.

Ты сосредоточен, собственно, на технической стороне дела, потому что эти посадки делаются довольно долго, тщательно. Это же еще и безопасность, и пиротехника. Нужно взорваться так, чтобы себя не поранить, поэтому очень аккуратно всегда к этому относятся на площадке. И ты думаешь только о том, чтобы это с первого раза хорошо получилось, чтобы не пришлось еще час готовиться к дублю.

А если говорить о менее “сложной” смерти, где технических моментов меньше?

У меня была ещё смерть одна в сериале «Вертинский». Она сильно отличается, хотя там тоже была техника. Там герой, спасаясь от нацистов, прыгает с пятого этажа с балкона и разбивается об мощеный камнем двор. И умирает.

И там, конечно, это тоже трюк. И я прыгал сам, без каскадера. Но это такой трюк, когда особенно не страшно. Потому что на тебе жилет специальный. Есть металлическая лонжа, такой металлический трос. Это всё очень укреплено. До того, как на тебя это повесят, всё это проверяют каскадёры. И всё это ты видишь. То есть это тренируется пару часов. Но там вот как раз было время подумать: а что, если бы я точно так же должен был? Потому что там он убегал. Это не его убили — это было его решение, что он умрёт, чтобы не попасть к ним в руки (к нацистам). И он решил, что лучше погибнуть самому.

И я вот просто помню это ощущение, когда я стоял на этом парапете и примерял на себя. То есть мысли о том, как закончится жизнь, какой будет итог, как тебя потом будут вспоминать, правильно ли ты жил — вот всё, что у героя промелькнуло за секунды. Потому что он в секунды решил броситься вниз. А у тебя-то есть время — пара часов, пока всё это готовится. И да, эти мысли приходят сами собой. Понятно, что артист, который просто прыгает, он не собирается умирать. Но поскольку ты думаешь о том, что происходит с персонажем, сам начинаешь про себя прокручивать: вот представь, что это ты сейчас на самом деле. Вот не этот Поляков, которого ты играешь, а ты сам. И у тебя сейчас жизнь закончится, а тебе ещё пятидесяти даже нет. И что ты вспомнишь в этот момент? И за что тебе стыдно? И кому ты чего хорошего сделал? Или какое-нибудь зло?.. Ну и так далее. Для меня было очень любопытно за собой наблюдать. Потому что неосознанно начинаются вот эти вопросы. Это любопытное очень ощущение.

Если рассматривать технический аспект, как актёру научиться? Были ли у вас свои ориентиры?

Если какая-то сцена смерти серьёзная — не мгновенно пристрелили и упал, тут ты просто особенно не успеешь что-то сыграть. А если лежит человек, умирает от болезни, он прощается с близкими — то на этот счёт есть абсолютно великий текст Толстого — «Смерть Ивана Ильича». Я её читал несколько раз. Первый раз — в институте, потому что нам посоветовали педагоги. Мы там что-то тоже репетировали — отрывки из разных пьес — и там была смерть. И сказали: вы знаете, ребята, лучше всего сам этот процесс — что в человеке происходит, когда он понимает, что всё, жизнь кончена, он умрёт, буквально минута, час, день — лучше всего это описано у Толстого, в «Смерти Ивана Ильича». И я, честно говоря, когда был помоложе и студентом читал — я не очень впечатлился. Мне показалось: сопли какие-то. А с возрастом начинаешь понимать, что действительно, когда ты не случайно умираешь, не попал под машину, не упал кирпич, не переехал трамвай — а умираешь, понимая, что ты умираешь, действительно происходит вот этот процесс, который у него там описан. Само осознание, самооценки и переоценки. Нужно успеть подвести итоги. Потому что, ну, понятно, что Толстой и другая эпоха, от нашей отличается. Это были религиозные люди. У них было очень христианское, в хорошем смысле этого слова, ощущение себя и своей жизни. То есть он готовится к смерти, нужно подвести итоги — и что он предъявит на суде, который его ожидает. Но, по сути, если переводить на современный язык, это суд просто над собой. Даже если ты неверующий человек, ты всё равно себя судишь как судья. И прокручиваешь всю жизнь, всё оцениваешь, вспоминаешь всё, что ты делал. А если этот процесс долгий — от болезни, какой-то тяжёлый — успеешь, честно говоря, всё.

И ещё один из мастеров моих — Ефим Саныч Каменецкий, по мастерству актёра. Он как-то раз сказал — мы какой-то отрывок репетировали, и там все герои были пожилые. Ну а нам-то по 18–19 лет. Ну, и мы играем: шамкая, таская ноги, скрипя. И он говорит: неправильно вы делаете. Смотрите, что нужно понять про пожилого человека. В чём его отличие от вас, которым 19? Пожилой человек — у него значительно меньше сил, чем у вас. Физических, эмоциональных, любых. И он знает, что у него этих сил намного меньше, чем когда он был молодым. Поэтому он эти силы экономит. И начал показывать: вот вы возьмёте стакан резко рукой — раз! — и резко назад. Вы очень много энергии затратили, потому что у вас её полно. А у него — мало. И он знает. Поэтому рука к стакану будет двигаться медленно, спокойно, не дёргаясь. Он экономит силы. И возьмёт его осторожно. И также осторожно поднесёт к себе. Не потому, что он боится уронить — это только в пародиях и в комедиях. А на самом деле он не боится, а просто экономит силы. Он как бы на самой низкой передаче едет. На низких оборотах. И это очень точно.

Вот я думаю, что такой же рецепт должен работать и когда играется смерть. Там тоже свой какой-то — такой же с виду технический, а на самом деле глубокий способ должен быть. Человек умирает — и ему уже ничего не страшно. И поэтому он может совершенно спокойно выяснять отношения со всеми: “Я всё равно умру. Уже неважно. Вы мне уже ничего не сделаете. Мне жить осталось час. Поэтому я скажу всю правду, что я о вас думаю”.

Или наоборот — он думает, что он предстанет перед Господом на суде. И наоборот — нужно успеть перед всеми извиниться. Чтобы потом там сказать: “Блин, я успел. И меня все простили. И поэтому пришёл к тебе, Господи, чистым”.

Вот здесь это со стороны может показаться, что это какая-то неправда. Они обманывают зрителя. Нет. Это просто технология, которая помогает сделать достоверно. Чтобы это было похоже на настоящую жизнь, а не просто кривляние — “я умираю”. Для комедии, для жанра — это подходит. А если это реалистичное что-то, то, конечно, здесь есть какие-то свои пристройки. И именно технические способы, чтобы это было похоже на настоящего человека в настоящей жизни. 

Материал подготовила Дарина Любимова

Фотография из личного архива Геннадия Смирнова